“Меня надо просто обожать…” |
||
Она никогда никуда не опаздывает. Она никогда никуда не успевает. Она прекрасный внимательный друг. Она не обращает на вас ни малейшего внимания. Она вас внимательнейшим образом слушает. Она вас не слышит. Она безукоризненно тактична. Она длинно и безапелляционно говорит о том, о чем не следует. Она умна. Она глупа. Она отзывчива. Она совершенно равнодушна. Она верит в бога. Извините, в Бога. Она не верит решительно ни во что. Она вам полностью доверяет. Она вас все время опасается. Она делает массу очень полезных, просто полезных и умеренно вредных вещей (последние - непреднамеренно, насколько мне дано судить) для тех, кого называет своими друзьями. Для меня тоже. А может быть, не тоже, может быть, для меня - в первую очередь (такая у меня к ней очередь на этом отрезке жизни). Она каким-то непостижимым для меня образом ухитряется помнить о многочисленных нуждах и охотах своих ближних и дальних. Ждет ли благодарности? Похоже, что нет. Она попросту делает то, что считает правильным. Это замечательно, и это притягивает. И мне (на том отрезке жизни) перепадает во множестве нечаянной заботы. Большое спасибо. Без иронии. Действительно ценю. Хотя и связывает, ибо приучен на внимание отвечать вниманием. И отвечаю. Так, постепенно, оказываюсь участником ее жизни. И начинаю поражаться противоречивости своей подруги. О чем ей и говорю. Она со смехом отмахивается: понять и не пытайся. Я просто Галочка, меня нужно просто обожать. Любое другое отношение бессмысленно. Но это не просто: чем больше времени проводишь с ней, тем это труднее. Она, Галочка, мешает. Обожать Галочку легко, когда между тобой и ей сохраняется дистанция. В противном случае Галочкины настроения, подобно газу, начинают занимать весь доступный им объем. Может ли кто-либо жить настроениями другого человека? Я, например, не могу. Причин тому сразу несколько. Во-первых, у меня есть мои собственные настроения. Во-вторых, я стараюсь игнорировать свои собственные настроения - все кроме хорошего - для того чтобы повысить собственную выживаемость. В-третьих, ну не хочу, и все тут. И здесь начинается “хожденье бездны на краю”. Ибо своими отношениями с Галочкой я дорожу. Терять ее дружбу и внимание мне явно не хочется. И готов платить тем же: дружбой и вниманием. Но не более того. Мне не нужен роман с ней. Я не хочу делить с ней жизнь. Я не хочу приспосабливаться к ней, ниже приспосабливать ее к себе. Я хочу… А чего хочет она? Она не очень знает. И вот тут мне становиться ее жаль. Мне жаль ее времени, потраченного на суету. Мне жаль ее неверно приложенных сил. Жаль ее жизнерадостности, растрачиваемой без толку. Жаль ее тщательно скрываемого одиночества, которое она старательно заполняет пустяками. Еще одна жизнь, прожитая не так, как следовало бы. Может быть, это жизнь, проживаемая не в своем времени. Вольно было Галочке веселиться до прихода коммунистического капитализма (в порядке рабочей гипотезы так именую день сегодняшний). Тогда мы жили на кухнях, не попадали в номенклатуру и не знали многих соблазнов, повышающих вероятность обмана, продажи, предательства. Мы жили тогда в кругу своих маленьких проблем, делали друг другу маленькие приятности и маленькие подлости. И это время ушло, ушло навсегда. Пришли большие соблазны. Большая кухня отличается ныне от маленькой не на два метра квадратных, а в пять раз. Не всякая психика выдержит. И многие “милые ребята” и “отличные бабы” (терминология Галочки) перестали быть милыми и отличными в гонке за куском осыпающегося коммунистического пирога. Хотя кто-то и остался. А кто-то пришел и ушел. Мы сидим и долго беседуем, и мне кажется, что ей нужно приложить совсем маленькое усилие, чтобы все улеглось и стало на свои места. Не становится. Нет этого маленького усилия. “Объясни мне в двух словах” - говорит Галочка. Но я не могу и в двадцати двух. Она должна это сделать сама, а она не хочет, и тут опять меняется настроение и мне в очередной раз становится трудно ее обожать. А потом дистанцию становится все трудней держать, настроение у Галочки меняется с частотой электрической сети (50 Герц, они же колебания в секунду, если кто забыл), мы сидим у меня, она пьет кампари, и я прямо и просто говорю ей, что каких-то других отношений между нами не будет. Никогда. Я чувствую себя без вины виноватым перед ней, но не видимся мы полгода или около того по ее желанию. Потом иногда встречаемся, шутим, смеемся, обмениваемся новостями. О чем-то не говорим вовсе, но в том, о чем говорим, есть прежняя открытость и доверие. Теперь мне легко ее обожать. Одесса, 1998 |